1. Поэзия «Молодого человека».

Слова, вынесенные в заголовок, прозвучали на недавнем обсуждении сборника «Молодой человек» в книжном издательстве. В самом деле, нет ли застарелой ошибки в том, что ко всему издаваемому у нас в Перми мы еще подходим с этим определением? Взглянем с этой точки зрения на 5-й выпуск сборника «Молодой человек», в котором только со стихами выступили 45 авторов.

Всего в сборнике напечатано 128 стихотворений. Такой обширный материал позволяет основательно судить о состоянии поэзии, не рискуя впасть в большую ошибку.

Черты истинной поэзии читатель «Молодого человека» найдет не только в стихотворении известных наших поэтов — Радкевича, Решетова, Болотова, Домнина, напечатанных в сборнике, но и у менее знакомых читателю И. Рейдермана, Б. Бурылова, С. Ваксмана, Л. Кузьмина, Н. Пермяковой, Л. Наумовой, Б. Гашева.

В новом сборнике есть хорошие стихотворения о счастливой причастности к труду (у С. Ваксмана, Н. Авериной, Н. Крон), о людях подвига (Л. Кузьмина, Н. Пермяковой), о тревоге человека за мир, есть стихи о любви (В. Радкевича, В. Бакшутова, Л. Наумовой), но больше всего о творчестве, о самом отношении и искусству. Это, пожалуй, не показатель «залитературивания» наших поэтов. Это скорее говорит о другом — о продолжающемся росте самосознания литературы, о внутренней неудовлетворенности писателей и поэтов сегодняшним уровнем интеллекта и гражданской действенности поэзии, о подготовке к новому, еще более ответственному этапу творчества. Именно поэтому большинство стихотворений сборника, посвященных творчеству, шире своей темы, они создают некоторые важные черты духовной «температуры» нашего современника, говорят о его неуспокоенности, чуткости. Характерно в этом отношении одно из стихотворений Б. Гашева.

«Ведь есть же стихи — как стихи!
Да вдруг попадется такое —
Стихи — как стихи — пустяки.
Да напрочь лишают покоя.
Как будто, стихи — не штыки.
В углу напечатаны скромно.
Как будто, чего там — стихи.
«Любовь» в них рифмуется с «кровью».
Как будто, чего там!— Стишок!
Да после с собою не сладить.
Как будто тебе вещьмешок
В дорогу неблизкую ладить.
Вот этим ты жил — дорожил.
А много ли, смотришь, в нем толку!
В пути сапоги хороши.
Хлеб с солью да спички. И только.
Какие тут к черту стишки!
От них ни до сна, ни до чая…
Пришли к тебе ночью дружки.
Глядят, головами качают.
Каким же ты стал, — говорят, —
Спокойным, — глядят тебе в очи, —
Спокойным ты сделался брат.
Уж очень спокойным, уж очень».

В стихотворении А. Домнина «Есть в мире маленьких открытий…», в большой подборке стихотворений Решетова, почти полностью посвященной теме творчества, звучит глубокая личная заинтересованность в том, чтобы поэзия была большой и неотделимой от всего, чем живет человек. На фоне таких стихотворений размышление Б. Ширшова, посвященное Л. Н. Правдину, — тоже личное и тоже лирическое, выглядит архаичным и по содержанию, и по форме.

«Чем поделиться труженику слова
С пытливым подмастерьем молодым?
Он может объяснить первоосновы.
Развеять сладких заблуждений дым, — »

читаем мы и чувствуем вымученность этих строчек, старомодность слога.

Что же даст подмастерью труженик слова?

«Поможет верно вывести стропила,
Связать венцы, проверить каждый паз…
…Поможет разукрасить окна, двери
Затейливой и тонкою резьбой»…

Вот именно «разукрасить»… Но какова главная мысль стихотворения? Оказывается, осваивать жизнь и писать надо самому. В устах опытного литератора, каким является Ширшов, такое откровение удивляет своей банальностью.

Большое место в сборнике занимают стихи о долге молодых перед павшими на войне, о верности их памяти. Неплохо сказал об этом Анатолий Гребнев о стихотворении «У обелиска».

«Сюда их тянет, как на исповедь.
Живая боль далеких лет.
И, как рентгеном, их пронизывает
Звезды пульсирующий свет».

Но даже и в этой теме, в которой просто святотатством выглядит всякая литературщина и претенциозность, мы вдруг встречаемся с ней. В стихотворении Г. Ефимова, посвященном памяти павших, найдены очень точные слоев:

«В миро вечен его горизонт.
Нерушимы его вертикали».

Это поле, на котором стоят обелиски. Но вот дальше автор начинает прямо-таки кокетничать с геометрией: появляются навязчивые вариации верно найденного зрительного образа и в частности:

«…эти густые хлеба,
параллельные обелискам».

Там же встречаем и такое:

«Но никто не встанет на зов.
Обелисков дыханьем не свалит».

Но ведь если бы павшие ожили, они и тогда не могли бы дыханьем (!) свалить обелиски. Непродуманность, отсутствие чувства меры привели к бессмыслице. Подобных примеров авторской и редакторской небрежности в сборнике немало. В подборке стихотворений В. Болотова есть прямая безвкусица, встречаются чужие, «непереваренные» интонации. То они из некрасовской поэмы «Мороз — красный нос» (прочтите «Зимние стихи»), то из ранних (самих по себе претенциозных) стихотворений Брюсова в сочетании с совсем свежим, но опять-таки заимствованным образом:

«И белый загадочный лист
приемлет заветные знаки.
В них тесно и тонко слились
душа и вечерние мраки».

В интересном по замыслу цикле Н. Пермяковой «Бунтари» живые всплески чувства, порывы к большой поэтической мысли соседствуют с литературной риторикой, с очень «слепыми» строками.

Встречается на страницах «Молодого человека» и мелкая философия на глубоких местах, и литературная поза, и невыразительные, недодуманные концовки стихотворений, свидетельствующие о вялости мысли и заданности темы.

И все-таки, сборник в целом знаменует собой явный сдвиг в работе наших поэтов и в отношении к ним Пермского книжного издательства. Об этом говорит и тот факт, что интересная статья С. Гравина о пермской поэзии в чем-то успела устареть, пока готовился к печати сборник. Едва ли верна сегодня мысль критика о том, что сегодняшний день пермской лирики – это лишь время отдельных удачных стихотворений. С появлением сборников Решетова, Болотова, Домнина, с заметным улучшением уровня коллективных сборников складывается новый облик нашей лирики в целом, хотя она ещё тематически узковата.

Слова «пермский поэт» сегодня далеко не для всех звучат как синоним неизжитой провинциальности. Очень пермский Радкевич с самых первых сборников не выглядел провинциальным. Пермской была самобытная окрашенность бытовой и психологической атмосферы его лирики, своеобразными чертами уральского края. Совсем не только пейзажные или зарисовочно бытовые строки Радкевича или того же Домнина несут в себе черты уральской самобытности. Но даже и самые интимные — с их органическим демократизмом, прямотой моральных оценок, открытостью и вместе с тем сдержанностью чувств. Решетову, Домнину, Болотову удалось лучше, чем многим современным поэтам, нарисовать душевный портрет русской женщины-труженицы, той самой «в кофточке застенчивого цвета», с неброским, но подлинным умом и благородством, с всепонимающей и нежной человечностью.

Чем полнее раскрываются лучшие стороны поэтической индивидуальности Решетова, Домнина, Болотова, Гашева, а теперь рядом с ними нужно поставить Наумову, Ваксмана и не закрывать этот ряд, тем яснее становится, что складывается у нас ценная поэтическая линия. Линия эта близка той, которая представлена в современной поэзии Винокуровым и Слуцким и некоторыми другими поэтами, сочетающими последовательное стремление к интеллектуальности стиля с правдивой пристальностью к прозе жизни, принципиальный интерес к ее корневым, будничным сторонам. Лучшие наши стихотворения этой линии теплее, поэтичней многих известных стихотворений Слуцкого и Винокурова отсутствием разрыва между мыслью и ее жизненным источником, живым эстетическим переживанием. С другой стороны, лучшая наша лирика органически противостоит всяческому показному демократизму, декларативной «сермяжности». Но назревают в ней, видимо, и свои противоречия. Так, в подборке решетовской лирики вдруг проступил некий флер сугубой литературности образов, ассоциаций, языка. Здесь есть «двойник», и «убогая свечка», и «трость», и «герб», и «камин», и «плаха» и даже «Пегас». Разве не писал тот же Решетов о поэзии другими, самобытными, свежими словами?

Самобытность — это не вечный капитал, она тоже или развивается, углубляется, или тускнеет, а то и превращается в самостилизацию…

2. Проза «Молодого человека».

Пожалуй, раньше всего читателю бросится в глазе заметное несоответствие тематики прозы профилю сборника. О молодом человеке, нашем современнике там пишется мало. А то немногое, что есть, явно уступает по своей содержательности и литературному уровню рассказам Астафьева, очерку О. Волконской, не говоря уже о превосходном очерке Л. Любимова «Пермские боги». Не найдя своего портрета в рассказах сборника, иной молодой читатель, возможно, разочарованно отложит книгу. И будет неправ. Небогатая тематически проза «Молодого человека» на очень знакомом материале поднимает несколько серьезных и современных проблем. Главная из них – сложность формирования личности. Хорошо, впечатляюще, выношенно говорится об этом в лирическом рассказе Л. Давыдычева «Елена – рыжая ведьма – графиня – Витькина сестра». «…Многое настоящее, как ни странно, происходит в детстве. Или в юности». И сама повесть о первой мальчишеской встрече с красотой, первый рыцарский бой за нее, пусть в виде самой заурядной драки с жалким Генкой Смородниковым и другими звучит в рассказе очень свежо.

У героя рассказа Давыдычева встреча с красотой была встречей с рыжей красавицей Еленой. А у Саши Краюшкиной из рассказа В. Астафьева «Индия» это было совсем по-детски: она вдруг мечтательно влюбилась в страну Индию, о которой впервые узнала из яркой картинки на обертке от туалетного мыла. И «рыжая графиня», и Саша погибли совсем девчонками где-то на бескрайних дорогах войны. Ио обоим писателям силой лирического чувства, немногими бытовыми штрихами удалось создать эту точную, психологически и исторически, картину встречи человека не с красотой даже — а со своей потребностью романтики, чистоты, высокой влюбленности, без которой не может вырасти настоящий человек.

А вот Митяй из другого рассказа Астафьева – «Митяй с землечерпалки» – жив, он даже не был на войне и пережил военное лихо безбеднее многих. Те, погибшие юными, и полюбить по-настоящему никого не успели. Митяй же, забракованный медицинской комиссией за свои кривые ноги, погулял и попил вволю. Лукавый и нескладный парень, одновременно удачливый и несчастливый. Чего только не было с ним – и в колонии отсидел за дела своего председателя, и на землечерпалке работал, да непрочным оказалось место, и женился – удачно! – на брошенке Зинке, удочерив её ребенка и взяв грех на себя. В нем скрестились многие, самые трудные черты нашей будничной правды, связанной прежде всего с не бывало пестрой, сложной, подверженной сотне противоречивых обстоятельств военной и послевоенной судьбой деревни. Митяй твердо решает бежать в родной колхоз, покинув богатого хапугу-тестя, и «выкрасть» у него и равнодушной Зинки полюбившуюся ему неродную дочку.

Римма Комина
Римма Комина

Астафьев «зачерпнул» характер далеко не сильный, личность гораздо менее цельную, чем, например, Кузькин у Можаева или Тетерин у Тендрякова, и все-таки Митяй – личность. Все его непредвиденные и непрактичные душевные движения порывы доверия и доброты, все его нелепости и чудинки идут в конечном счете от самой жизни. И это в корне отличает его от героев довольно многих других рассказов сборника – тоже с «чудинками», но как бы искусственно заданными по воле авторов. Создается впечатление, что на таких героев у нас пошла как бы запоздалая мода. И хотя неплохо выписаны шофер Николай и доморощенный философ конюх-запивоха Кузьма в рассказе И. Христолюбовой, рыжий геодезист у В. Михайлюка, Миша-молдаванин у А. Крашенинникова, чувствуешь в них старых литературных знакомых.

Рассказы В. Астафьева и Л. Давыдычева, о которых шла речь, написаны «вполне на уровне». Но в их творчестве ни находкой, ни шагом вперед названы быть не могут. Просто хорошие рассказы. Опубликование их в сборнике можно рассматривать, как некий реальный образец, на который составителю следовало равняться, подбирая произведения менее известных и менее опытных прозаиков, прежде всего молодых.

И здесь невольно думаешь, что если в поэтической части сборника неравноценность материала была лишь хорошо заметна, то в прозе она режет глаза.

В. Пашин, автор трех сборников юмористических рассказов, выступил на страницах «Молодого человеках» с рассказом «Как я стал Андреевичем». Было бы преувеличением сказать, что написан он в духе подражания рассказам Леонида Ленча. Нет, он сделан просто на уровне самодеятельности. Натужное смехачество, попытки любой ценой рассмешить публику.

С юмором в прозе пермской литературе везло очень редко, и выбор произведений этого жанра у нас пока, видимо, беден. Но читатель-то не лишен чувства юмора!
В рассказе А. Граевсхого «Старые Моложане» не играют ни слово, ни сюжетный прием, ни символический образ. Непонятна и сама идея. «Старые Моложане» – название деревни, за которую идет бой. Название не только странное, но и многозначительное. Однако оно так и остается обозначением места действия. Мать приезжает к сыну на передовую. Зачем? Товарищи лейтенанта Высоцкого смотрят на неё с пониманием. Но читатель так ничего и не понимает.
Далее. Комбат уговаривает старика из местных провести подразделение лесными дорогами в тыл к немцам: это поможет избежать больших потерь. Старик упирается. И тогда к нему подступает женщина. Он соглашается и делает всё, о чем просят. Но в бою убивают и Высоцкого, и старика, последнего совершенно случайно.

Трудно вспомнить другой рассказ, до такой степени лишенный художественной логики. А ведь почти каждую его деталь, как видно на самой интонации рассказа, автор наделяет каким-то особым смыслом. Чего стоит сам факт приезда матери к сыну на фронт. Может быть, перед нами сложный психологический рассказ с «размытыми» контурами? Но мы склонны думать, что это просто давно знакомое эпизодописательство на военную тему, неумело облеченное в форму психологического рассказа, о чем не так уж трудно было бы догадаться и составителю сборника.

Рассказ художника А. Тумбасова «Камуфляж» – одно из самых первых его выступлений в литературе. Та же тема – какая-то сторона судьбы всё того же поколения, которое из десятого класса пошло на фронт. В Перми её можно назвать астафьевской темой. Здесь мы встречаем светлые воспоминания о золотом детстве в золотых веснушках и о первой любви, которой эти веснушки так мешали. На первый взгляд, довольно милый рассказ. Но как невыгодно он смотрится рядом с рассказом о «Рыжей ведьме»! Трудно объяснить, как могло возникнуть такое сочетание предмета и его бледной тени. Действительно, все познается в сравнении!

Много литературной манерности и слишком мало оригинальности в рассказе Р. Белова «Чистое утро». Хороша, хотя и не нова, главная его мысль: живи так, словно каждый день начинаешь жизнь заново и словно каждый день – последний в твоей жизни. Но автора захлестывает исповедальная эмпирика, и рассказ не приводит читателя к задуманному, многозначительному выводу. Кстати, автобиографизм в литературе никогда не был пороком, кроме тех случаев, когда подчинял себе автора и поглощал идеи и замыслы. Именно эго, как правило, происходит в пермской лирической прозе последнего времени. То же самое относится и к рассказу А. Крашенинникова «Карантин», по деталям отработанного продуманно и точно.

От лирической исповеди А. Ожегова «Часы» веет откровенным позерством и такой литературщиной, что забываешь даже об автобиографизме. Простая мысль о необходимости ценить время нашей жизни облечена в претенциознейшую форму рассуждений о том, какие у лирического героя были в жизни часы и какие курьезы с ними связаны. Лирико-исповедальная проза в сборнике использует лишь внешнюю оболочку литературной формы, выработанной в своё время другими, и тем самым лишний раз заявляет о своей подражательности.
В шестьдесят седьмом году на фоне широкого потока полноценной лирической, лирико-документальной прозы такие попытки в нашем Пермском сборнике выглядят откровенно провинциально и жалко.

Очерки, напечатанные в последнем выпуске «Молодого человека», интересны, как правило, частностями. О произведениях Б. Грина, Г. Семеновой, М. Лебедевой можно сказать, что они читаются живо и имеют определенную познавательную ценность. Но мы говорим о современном журнальном, или книжном очерке. Очерк факта или фактов в литературно-художественном сборнике – сегодня типичная вчерашняя достопримечательность.

Конечно, в литературе все происходит далеко не автоматически и не просто. Пермскому книжному издательству и Отделению Союза писателей, видимо, нужно немалое мужество и серьезная психологическая перестройка, чтобы выработать качественно иной профессиональный критерий в подходе к своему труду у наших прозаиков. Очень неровный по литературному уровню прозаический раздел «Молодого человека» свидетельствует о том, что здесь есть обещающий резерв.

Интересно, например, первое выступление Г. Лебедевой в качестве автора рассказа. Главный герой его и вся фактура – из жизни, всё это увидено глазами приметливого и думающего человека. Но реализован замысел привычными литературными средствами, которыми автор, правда, пользуется очень уверенно.

Всерьез и твердой рукой написан рассказ С. Гравина «Воскреси».

Старые областнические критерии… Когда на обсуждении сборника прозаиков мастито похлопывают по плечу и публично хвалят за то, что все рассказы написаны грамотно, – это и есть упоённая своим «величием» провинциальность, привыкшая довольствоваться малым. Пермская областная литература в старом смысле слова будет еще существовать до тех пор, пока жив такой взгляд на неё. Старые областнические критерии явно расшатаны, но далеко ещё не преодолены. Это и сказывается в непоследовательности составителя сборника при подходе к отбору материала.

Источник: Молодая гвардия (Пермь), 1967, 16 апреля, 19 апреля.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *